24 октября 2022 г. А.И. Агеев, доктор экономических наук, профессор МГИМО МИД России, специально для Telegram-канала «Гуманитарная политика» (@humanitarian_policy) высказал экспертное мнение о реальном политико-экономическом весе и потенциале государств Центральной Азии в контексте прошедшего в октябре с.г. саммита СВМДА и становления Центральной Азии как еще одного субъекта многополярного мира.

В потоке мнений об итогах прошедшего недавно VI саммита Совещания по взаимодействию и мерам доверия в Азии оформилась почти сенсационная гипотеза о появлении нового мирового центра силы — Центральной Азии. Представляется, что это хотя и чрезмерная ажиотация, но на вполне реальную и стратегически значимую тему.

Во-первых, границы Центральной Азии — довольно подвижное и широкое понятие. Оно включает не только ряд постсоветских государств, но и Афганистан, например. Достаточно вспомнить роль, которую Афганистан играл и играет в мировой политике, став ареной «Большой игры» в последние два века и объектом военного вмешательства двух сверхдержав. Позволяет ли это говорить о достаточной субъектности и самого Афганистана, и всей совокупности центральноазиатских государств?

Строго говоря, потенциал субъектности, предполагающей самоосознание, самодетерминацию и самопроектирование, существенного вырос у каждого государства региона. Постсоветским государствам пришлось выстроить свою государственность после 1991 г. во многом за счет наращивания националистических энергий и привлечения партнеров по всем географическим румбам, главным образом — Китая, ЕС, Турции и РФ, в меньшей степени Индии, Ирана, Японии. Довольно быстро растет население и экономика всех государств региона.

Во-вторых, в регионе развертывается очень острая конкуренция ключевых мировых игроков за влияние. Причем это влияние «не вообще», но в очень конкретных и значимых сферах — энергоресурсы, минеральные ресурсы, вода, продовольствие, транспортные коридоры, цифровые платформы, образование, туризм, корзина валют, инвестиции, торговля, борьба с терроризмом и преступностью и т.д. Практически все упомянутые игроки выстраивают свои структуры присутствия и влияния, как видимые, так и латентные. Все это влияет на субъектность поведения государств региона.

Отчасти это позволяет выгодно лавировать в сложных конфигурациях современной политики и экономики. Но у этой стратегии и тактики есть свой предел прочности. С ужесточением глобальной ситуации могут возникнуть новые барьеры для политик «балансировки» и реального суверенитета.

В-третьих, пестрота ситуаций и устремлений государств и обществ в регионе развивается не в безвоздушном пространстве и не только в силовых полях геополитики крупных мировых игроков. Нарастает значимость цивилизационной идентичности, во многом связанной с религиозным и культурным наследием, языковыми ареалами. Стремительно накрывают регион и процессы цифровой трансформации, сулящие не только известную пользу, но и «темную сторону».

С учетом особой значимости региона в целом ряде глобально значимых отраслей (нефть, газ, уран, редкие земли, золото, хлопок), растущего народонаселения, близости к грандам мировой экономики — Китаю и Индии, он неизбежно станет предметом обостренного интереса всех сил, формирующих новые глобальные технологические цепочки. Серьезный вызов связан с решениями государств по цифровому суверенитету.

В этом контексте не случайно активизация всех сложившихся интеграционных объединений — ШОС, ОПОП, СНГ, ЕАЭС и т.д. Их множественность позволяет сделать необходимый «тюнинг» форматов сотрудничества, его сфер и направлений, разрешений противоречий.

Маловероятно, что в сложившейся многоаспектной ситуации будет иметь успех какой-либо «локальный» интеграционный проект. Обстановка и ее перспективы диктуют растущую заинтересованность в субглобальных подходах, которые отразят и поддержат происходящий сдвиг мировой экономики в пользу Азии в целом.